Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn] - Франсин Риверс

— Я подобное разочарование уже испытывал, — улыбнулся Феофил. — Путь в Германию был длинным.

Рицпа улыбнулась ему в ответ. Она помнила все гораздо лучше него, и ей не хотелось, чтобы Атрет снова стал таким, каким когда–то был.

У нее болела голова. Она снова потерла виски.

— То, что Атрет переменил свои взгляды и уверовал в Иисуса, было настоящим чудом.

— Чудеса происходят вокруг нас каждый день, Рицпа.

Она взволнованно встала.

— Ты знаешь, какое чудо я имею в виду. Чтобы эти люди поверили, наверное, нужно, чтобы солнце зашло за горизонт в полдень.

— Сядь, — тихо сказал Феофил, и она села.

— Атрет не изменился, Феофил. Он и сейчас такой же злой, каким был всегда. Я никогда еще не видела раньше человека, столь упрямого в стремлении настоять на своем. И если он возьмется за дело всерьез, он начнет силком тянуть людей в Божье Царство, хотят они того, или нет.

Не находя себе покоя, Рицпа встала и повернула кролика на вертеле.

Феофил грустно улыбался, с интересом наблюдая, как она снова села. Она явно испытывала беспокойство, нервничала. Если бы она была в римском войске, он бы приказал ей немедленно выбросить все эти мысли из головы.

— Ты помнишь, когда ты сказал нам, что Божье Слово есть слово истины?

— Да, помню.

— Атрет принял это в свое сердце. Он ранит сейчас односельчан своими словами. Он безжалостно режет им правду. Благая Весть в его руках стала оружием.

Феофил сел и сжал руки между коленями.

— Он научится.

— После того как сам же подтолкнет этих людей обратно в руки Тиваза?

— Они и не вырывались из его рук.

— И что, разве поведение Атрета поможет им вырваться? Я боюсь за них всех, Феофил. Я боюсь за Марту и детей. И больше всего я боюсь за Атрета. Он готов за Господа в огонь и воду, но где у него любовь? — Иногда Рицпа задумывалась, что, может быть, Атрет больше заботится о спасении своей гордости, чем о спасении душ.

— Чего ты так боишься, Рицпа? — спокойно спросил ее Феофил. — Неужели ты думаешь, что Божий план окажется слабее человеческого упрямства?

Его спокойный тон заставил ее успокоиться и выбросить из головы беспокойные мысли.

Она знала, о чем в действительности спрашивал ее Феофил. Верит ли она во всемогущество Бога? Верит ли она, что у Бога есть план относительно Атрета, ее самой и этого народа? Верит ли она в Иисуса настолько, чтобы знать, что Он завершит начатый Им труд?

Бог поставил перед ней один вопрос, простой, но откровенный: «В кого ты веришь, Рицпа? В других людей? В себя? Или в Меня?».

Слезы потекли у нее из глаз.

— Моя вера слаба.

О Господи, Боже мой. Я такой плохой сосуд. Жалкий. Смешной. Почему Ты трудишься во мне?

— У тебя есть то, что дал тебе Бог.

— Этого недостаточно.

— Кто лучше всех знает, что тебе нужно, как не Бог, сестра моя?

Рицпа подняла голову и подставила лицо теплому солнцу. Ей хотелось, чтобы слова Феофила запали ей в душу, запомнились на всю жизнь. Она опустила голову и закрыла глаза.

— По утрам, когда мы вместе молимся, Атрет так спокоен. Он счастлив. Утром я верю, что ничто не помешает Господу исполнить Его волю в нашей жизни. Меня наполняют уверенность и надежда.

Рицпа взглянула на своего друга, и ей так захотелось быть похожей на него.

— Но потом, когда я слушаю все эти перебранки, мне становится интересно, кто на самом деле властвует над нами.

Она посмотрела на синее небо и плывущие в нем белые облака.

— Иногда мне так хочется, чтобы Иисус вернулся прямо сейчас, сию минуту, и все расставил на свои места. Так хочется, чтобы Он сотряс землю и открыл всем глаза на замыслы сатаны. Чтобы Вар, Фрейя, Марта, все остальные, живущие в страхе перед Тивазом, все поняли. — Рицпа вспомнила выражение лица Марты. Бедной женщине было страшно и стыдно. — Как мне хочется, чтобы они увидели Иисуса во всей Его славе, во всем Его могуществе. Тогда бы они поняли, что Тиваз — ничто. И стали бы свободными.

— Даже те, кто видел знамения и чудеса Иисуса, не все поверили в то, что Он — Сын Божий.

— Атрет поверил.

— Атрет был готов поверить. Кто–то уже посеял в нем семена веры еще до того, как ты его встретила.

— Хадасса.

— Он стремился поверить во Христа. А чудеса еще не открывают человеку путь к вере, есть вещи, которые важнее чудес, — учение о спасении.

— Да. Мы ждем и надеемся. И молимся.

Феофил улыбнулся и ничего не сказал.

Рицпа вздохнула.

— Терпение никогда не было чертой моего характера.

— Ты научишься.

— Иногда меня мучает вопрос, как именно я этому научусь. — Рицпа тоскливо улыбнулась Феофилу. — Разве тебе самому не хочется, чтобы Иисус пришел прямо сейчас и спас нас от всех этих бед?

— Каждое мгновение…

Рицпа засмеялась.

— Слава Богу, я не одинока. У меня есть идея. Почему бы нам не построить дом, в котором мы могли бы прославлять Господа, запереться в нем и никогда оттуда не выходить?

Она, конечно же, шутила, но Феофил видел по ее глазам, как бесконечно она несчастна.

— Какой свет может сиять из запертого дома, дорогая? Бог хочет, чтобы мы шли в мир, а не прятались от него.

Улыбка исчезла у нее с лица, и в глазах осталось только разочарование.

— Вот Атрет и не прячется. Он как будто снова выходит на арену, бросается на всякого, кто с ним не согласен. При этом дубасит без разбора брата, односельчан и друзей. — Рицпа махнула рукой в сторону деревни. — Когда я ушла, он криком пытался объяснить, что такое мир Божий, что он значит для хаттов. Мир, Феофил. Да как они поймут, что это такое, если Атрет даже говорить с ними нормально не может?

— Он научится, Рицпа. Он обязательно научится. Нам нужно быть терпеливыми к нему.

— Так же как он терпелив к ним?

— Нет. Как Бог терпелив к нам. О чем бы ты сейчас ни думала, все–таки в первую очередь ты сейчас должна думать не об Атрете. В первую очередь мы всегда должны помнить о Господе.

— Я знаю, но…

— Ты знаешь, но действуешь ты согласно тому, что знаешь, или тому, что чувствуешь?

Рицпа села, снова почувствовав себя беспомощной. Она всегда спешила говорить, но не спешила слушать. Это было одним из ее недостатков, подобно горячности, вспыльчивости и злопамятности Атрета.

Феофил встал и повернул зайца на вертеле.

— Смотри на Атрета как на младенца в вере. Он только учится ходить в вере, как Халев учился ходить на своих ножках. Ты помнишь, как он спотыкался и падал, спотыкался и падал. Иногда ему было больно. Он был неуклюжим. Но он шел. Часто плакал от отчаяния. — Выпрямившись, Феофил кивнул в сторону залитой солнцем опушки. — И посмотри на него сейчас. — Халев радостно гонялся за бабочкой. — С каждым днем его ножки становятся все сильнее.